понедельник, 12 марта 2012
«
Но эпизод с шёлковой одеждой и молчание Ньяля в ответ на вопрос Флоси я мог бы объяснить только одним способом: судьба вмешивается и перетасовывает все карты. То что должно свершиться, неотвратимо. В появлении этой одежды, как и в молчании по её поводу, нет логики, но вмешательство судьбы иррационально. Это «логика судьбы», а не логика человеческих решений, где что-то можно предотвратить. Судьба вмешалась здесь в решающий момент, после которого гибель Ньяля и его семьи становится неизбежной.»
А.Гуревич. «Эдда и сага. Стиль и композиция саги»
Не мне спорить с великими. Но если попробовать раскрутить эту историю с точки зрения схем поведения и привычек, можно обнаружить кое-что интересное.
читать дальшеНьяль, сын Торгейра и Асгерд, богатый хозяин двух дворов, ещё не не ставший символом рока и героем саги о сожжении, считался в Исландии человеком недюжинным и авторитетным:
«Он был такой знаток законов, что не было ему равных. Он был мудр и прозорлив и всегда давал хорошие советы. Он был доброжелателен, обходителен и великодушен и никому не отказывал в помощи, кто бы не обращался к нему.
Его жену звали Бергтора. Она была дочь Скарпхедина. Бергтора была очень домовитая и достойная женщина, но немного суровая. У них с Ньялем было шесть детей - три дочери и три сына, и о всех них будет речь позднее в этой саге.»
Ньяль пользовался доброй славой человека миролюбивого, человека, стремившегося улаживать распри, а не раздувать. В стране, где не было отдельных институтов принуждения (полиция, армия), зато наличествовала кровная месть, исполнение «общественного договора» в виде законов и решений тингов было сугубо результатом согласия, баланса сил и договороспособности могущественных людей, тех, кто имел реальную возможность этот договор нарушить. Так что и тинги, где велись бесчисленные тяжбы и совершались примирения, бывали очень бурными. Тем более, что в строку шла не только, а порою и не столько выгода, но и опасение «потери лица» на скандинавский лад: признать себя слабым, трусом, неудачником означало лишиться влияния и уважения, покрыть себя позором. Уходили в другой годорд те, кому неудачник-годи покровительствовал, начинали поднимать голос те, кто раньше бы и не пикнул, стыдили домашние…
Так что без людей, способных нащупать баланс интересов, найти и обосновать законом (очень запутанным, а главное – изустным!) решение, устраивавшее хотя бы большую часть хевдингов (и каждый - со своим отрядом), Исландия б не стояла. Ньяль пользовался заслуженным почётом у соотечественников.
Ну а как добрый бонд, мог и воспользоваться наработанным к своей выгоде, само собой: когда его приёмному сыну Хаскульду не нашлось годорда (общины в добровольном подчинении, предводительствовать которой было условием невесты) Ньяль целый год запутывал все дела, сделав административную реформу на острове необходимой.
Речь,разумеется, везде о Ньяле из саги. Историки считают его роль в учреждении Пятого Суда преувеличенной, литературоведы к кое-чему из сказанного далее могут прикрепить ярлык – «литературный приём». Но речь о Ньяле, каким его предпочли запомнить рассказчики, слушатели, читатели...
Ещё один штрих к портрету Ньяля и его домашних – патриархальность и сплоченность семьи. В 9в. было обычным стремление детей отделиться, завести своё хозяйство, сыновья же Ньяля либо жили и после свадьбы c отцом, либо на два дома. Влился в семью и зять Ньяля Кари. Имея свой хутор, он поставил там управляющего, жил же с тестем и шурьями. Сам Ньяль, в свою очередь, истово заботился о своих, отстаивая их интересы. Причем как о родных детях, так и о взятых на воспитание (обычай, очень распространённый в Скандинавии). Торхаллю, который «полюбил Ньяля больше родного отца», он передал знание законов, Хаскульду устроил годорд и почетную женитьбу… И именно некоторое отстранение Хаскульда от «второй родни» после свадьбы, судя по всему, стало причиной успеха клеветы, рассорившей с ним сыновей Ньяля. А уж совершенно необоснованное убийство парня повлекло месть, сгубившую семью.
Слово отца дома было законом: заключая мировую со старым другом Гуннаром Со Склона (против чего были дети и – особенно! – вошедшие в раж взаимных претензий жены) он уверенно говорит, что «они [прим. сыновья] не нарушат моего слова. Но если они будут сейчас здесь, то помешают нам помириться.» Так же ответил Ньяль и при замирении после убийства сына (тоже с именем Хаскульд, но родного, а не приёмного) и мести братьев за него: «мир, который я заключу, они [сыновья] будут соблюдать». Что и сталось. И на вопрос, на ком жениться, и родные и приёмные дети предлагали выбрать союз главе семьи, в чем в то время, впрочем, не было ничего необычного. Однако и в день последнего боя, когда дом окружили враги и Скарпхедин предложил отцу прорваться, что бы пришельцы не подожгли жилище, Ньяль потребовал послушаться его и держать осаду в доме, не приводя аргументов помимо авторитета старшего. Другой сын, Хельги, привычно поддержал главу рода и Скарпхедин не стал более спорить, ограничившись саркастическим: «…ему [старому уже отцу] не долго осталось жить. Но в угоду отцу я охотно сгорю с ним вместе, потому что не боюсь смерти».
Можно, конечно, сказать, что выбор заведомо неверной тактики – влияние судьбы, признанной и призываемой самим обреченным (хотя навлекать гибель на всех домашних, пожалуй, чересчур). Но стоит вспомнить, что Ньяль всю жизнь именно таким образом и действовал: в любом конфликте он предпочитал не торопиться, выждать благоприятного момента, подготовить события заранее. В отличии от ходивших в походы сыновей, воином он никогда не был. С возрастом же гибкости действий и готовности менять опробованные схемы не прибавляется. Вот только обстоятельства-то были совсем другими …
Выжидая в прежние годы, знаток законов и людских мотивов работал на свой авторитет. Как уже сказано, имевший на Севере в том числе и вполне реальное отражение в поддержке окружающих правому делу на собраниях и в судах. Сносить обиды Ньяль был склонен не более других, да и не является это достоинством. Миролюбие же означает готовность принять справедливое, не умаляющее чести возмещение за ущерб и не нарушать мир первым. Или, если уж сердце не успокоилось, не выглядеть агрессором в глазах соседей. Стратагема «сесть у реки и ждать», пока течение принесет если не труп неразумного врага, то хоть его фатальную ошибку, была мудрому бонду хорошо знакома.
Как-то в поездке за море сыновья Сигфуса, ещё одного влиятельного исландца, устроили сыновьям Ньяля подлянку – не намеренно, но навлекли на них гнев ярла Хакона Могучего, правителя Норвегии. А по возвращении в Исландию отказали в возмещении за неприятности. Советы Ньяла детям разумны и характерны: «Если вы их убьёте, то людям покажется, что вы убили невиновных. Мой совет вам – сделайте так, что бы с ними об этом деле [о вире] поговорило как можно больше людей. (...)Вражда между вами будет расти, потому что ваши враги не будут жалеть бранных слов, когда с ними будут говорить об этом другие люди (…) Так что действуйте лишь когда вас оскорбят ваши враги и вы твёрдо решите им мстить. Но если бы вы с самого начала посоветовались со мной, то обо всём этом деле не было бы сказано ни слова и не было бы вам никакого позора. Но теперь вам придётся много терпеть и над вами будут насмехаться всё больше и больше, так что вам не избавиться от позора, не взявшись за оружие. И долго вам придётся тащить эту сеть, прежде чем вы вытащите рыбу.»
Пожалуй, исландская пословица о том, что «раб мстит сразу, а трус - никогда» могла бы резюмировать эту речь. Произошло, естественно, всё по плану Ньяля. И Ньяль же выплатил виру родне убитых и взял на воспитание потерявшего отца Хаскульда, внука Сигфуса. Того самого, о котором шла речь в связи с годордом и ещё пойдёт далее.
Но в словах Ньяля есть два принципиальных момента: требование «спешить медленно», и желание остаться правым в глазах окружающих. Именно они определяли поведение Ньяля в большинстве эпизодов саги.
«Тот, кто едет тихо, тоже добирается до цели, жена. Но ведь, как говорится, о мести всегда двойная молва: одним она кажется справедливой, другим – наоборот.» Так сказал Ньяль, узнав о злословии жены Гуннара Со Склона и обидных висах её челядника Сигмунда. И невозмутимо выслушал объяснение сыновей, что они ночью, в полном вооружении, отправились то ли искать овец, то ли ловить лосося. С Гуннаром, тоже миролюбивым и друга безмерно уважавшим, вопрос о голове малоудачливого поэта был вскоре улажен ко взаимному удовлетворению.
История повторилась при убийстве воспитанника Ньяла Хаскульда. К чему в течении целого года идёт дело, не видеть патриарх не мог, и власть пресечь раздор у него, думается, была. Но его, похоже, грызла обида на вылетевшего из гнезда птенца, и глава семьи вновь предпочел «не понять», куда собираются дети, ограничившись формальным неодобрением: «меня редко обходили, когда задумывалось что-то хорошее». А по возвращении укорил их, предсказав, что закончится случившееся его смертью, смертью его жены и всех сыновей. Сага подчеркивает, что гибель Хаскульда сильно опечалила Ньяля, и, скорее всего, так и было: исполнение сиюминутного желания не всегда радует. Но схема поведения – остаться формально правым, так, что б всё же вышло по сердцу, по-прежнему прослеживается.
И, наконец, тот эпизод с подброшенной одеждой, с которого начались эти рассуждения. Условившись, наконец, о вире за Хаскульда, Ньяль специально предупреждает обозлённых сыновей не говорить лишнего во время принесения клятв (как помним, зная их нрав, к беседе о мире с Гуннаром отец их просто не подпустил). Но при этом он подкладывает к выкупу долгополое шелковое одеяние, смахивающее на женское (намёк по северным меркам оскорбительный). На недоумённый же вопрос принимающего выкуп Флоси отмалчивается. Скарпхедин, острый на язык (и миролюбивый – хоть на Нобелевку подавай) вмешивается, Флоси, готовый было, пусть скрепя сердце, но покончить с распрей, срывается на оскорбление и получает ответное. Примирение не состоялось, вновь Ньяль вроде бы и ни при чём, а просто стал жертвой обстоятельств. И мог по-прежнему считаться мудрым и миролюбивым, на фоне неразумных и вспыльчивых окружающих…
Рационально такое поведение и впрямь необъяснимо. Но сколько раз каждый из нас хотел вовсе не того, что принесло бы пользу? Не того, о чем заявлял вслух? Кто не шел на всё, чтобы выглядеть правым? Пусть тот, кто ни разу не пытался рационализировать своё нелогичное «хочу», ищет камни на паркете.
Собственно, это и есть «логика судьбы», судьбы, предопределенной характером, привычками, страхами. Судьбы, созданной своими руками, руками обреченного – просто за счет привычки быть собой.
Впрочем, сколько читателей, столько и прочтений. Сага же о Ньяле лежит здесь.)
@темы:
книги,
Северная Традиция,
трёп