06.06.2013 в 21:37
Пишет
AnnetCat:
Поскольку академику А.Н.Крылову в нынешнем году 150 лет, по работе столкнулась с ним снова. Когда-то я читала его мемуары (отличнейшая книжка!), но это было очень давно. А тут понадобилось. Мы-то публикуем статью про математику для кораблестроителей, а там же в одном томе с этой математикой - про детство и юность, про учебу и много про что) в общем, сегодня уткнулась в Крылова и вынырнуть не могла.
Дай, думаю, баек оттуда принесу. Крылова в сети полно, я отсюда дергала:
www.e-reading-lib.org/book.php?book=138801байкиКстати о Пугачеве. Мой отец родился в 1830 г. и, будучи мальчиком, знал еще тех почтенных старцев, которые в молодости видели Пугачева и помнили его поход через Симбирскую губернию до с. Исы Пензенской губернии. В числе этих старцев был и дед отца, Михаил Федорович Филатов, умерший в 1857 г., 98 лет, вспоминавший, как вся семья Филатовых с конвоем из псарей, охотников и доезжачих скрывалась в Засурских лесах.
Отец любил рассказывать то, что слыхал от этих стариков. У меня с детства врезался в память такой рассказ. Идя походом из Казани на Пензу, Пугачев взял Алатырь. Прежде всего он велел отрубить голову городничему, а на утро следующего дня согнать народ в собор приносить присягу.
Собрался народ, собор переполнен, только посередине дорожка оставлена, царские двери в алтарь отворены. Вошел Пугачев и, не снимая шапки, прошел прямо в алтарь и сел на престол; весь народ, как увидел это, так и упал на колени — ясное дело, что истинный царь; тут же все и присягу приняли, а после присяги народу «Милостивый манифест» читали.
Мне, в то время пяти- или шестилетнему мальчику, также казалось, что если человек вошел в церковь в шапке, прошел через царские двери, сел на престол, то, конечно, — царь, и я не понимал только, почему его зовут Пугачев.
«Милостивый манифест» мне много лет спустя довелось прочесть в «Русской старине», где он был напечатан через сто лет после Пугачевского бунта; я помню начинался он так: «Жалую вас и крестом, и бородою, и волею, и землею, и угодьями, и лесами, и лугами, и рыбными ловлями, и всем беспошлинно и безданно…».
Понятно, что такой манифест навеки врезался в память тех крестьян, которые слышали его чтение и передавали из поколения в поколение. Этот манифест, всего в несколько строк, не чета был Филаретовскому в восемь страниц от 19 февраля 1861 г.
Раннее детство
Как сейчас помню, на сладкое у бабушки готовилось лимонное желе, которое особенно любил батюшка. Желе это готовилось на «рыбьем клею», т. е. «веществе постном», но рыбий клей требовал какого-то искусства в приготовлении, а то желе выходило тусклым. И вот в одной лавке появился привезенный из Нижнего «очищенный рыбий клей», называемый «желатин». Стала бабушка готовить желе на желатине, и выходило оно на редкость чистое и прозрачное.
Изготовила и моя мать как-то у нас на сладкое такое желе и зашел у нее разговор с отцом:
— Знаешь ли ты, Сонечка, что такое желатин, на котором ты готовишь желе и которым маменька угощает Авраамия?
— Знаю, очищенный рыбий клей.
— Вот то-то что нет, вернее бы сказать, очищенный столярный клей, делают его из телячьих ножек, телячьей головки и пр. Одним словом, это как бы очищенный и засушенный телячий студень, так что хорошо маменька архимандрита-то своего скоромит.
Слова эти мне запомнились, и я, видимо, решил свои познания проявить и действительно проявил.
Как-то подали на одном из торжественных обедов знаменитое желе, пробрался я в столовую и прямо к бабушке:
— Бабушка, бабушка, а знаете вы, что такое желатин, на котором желе делается?
— Зачем тебе? Это — очищенный рыбий клей.
— Вот и нет, папа сказал, что его из телячьих ножек делают и что он скоромный и батюшка оскоромился.
Эффект был поразительный, ему бы позавидовал сам Gavarni для «Enfant terrible». Меня за проявление химических познаний обещали высечь, но как-то дело обошлось.
Раннее детство
В 1878 г. я был принят в младший приготовительный класс Морского училища (военного). Приготовительные классы в плавание на судах отряда Морского училища не назначались, а увольнялись на «каникулы», в отпуск, поэтому лето 1879 и 1880 гг. я провел в родных алатырских краях.
Город Алатырь расположен на левом берегу реки Суры, примерно на версту выше впадения в нее реки Алатырь.
В 1879 г. ходил по Суре пароход купца К. Н. Попова «Неожиданный», с «невзрываемым котлом Бельвиля и капитальными стенами» — так в рекламе именовались поперечные переборки.
От Васильсурска, где Сура впадает в Волгу, «горой» до Алатыря около 150 верст, и мы решили ехать по железной дороге до Нижнего, пароходом в Васильсурск и на «Неожиданном» в Алатырь. С пересадками мы ехали семь суток, из них на «Неожиданном» — пять, т. е. дольше, чем лайнеры последнего времени пересекали Атлантический океан.
Про волжских комаров говорят, что они кусают даже сквозь полушубок. Пять суток на «Неожиданном» показали его пассажирам, что сурские комары не уступают волжским.
Сура очень извилистая, берега ее песчаные, течение быстрое, поэтому на ней множество мелководий, или, по-местному, «перекатов», которые хотя в общем и сохраняют свои места, но постоянно изменяют очертание. Идя вверх по течению, пароход должен был грузиться так, чтобы сидеть носом на несколько дюймов глубже, чем кормой; благодаря этому его не разворачивало, когда приходилось притыкаться к мели.
При подходе к перекату уменьшали ход, и малым ходом пароход притыкался к отмели. Как только слышалось своеобразное шуршание, машину останавливали и раздавалась команда капитана:
— Ванька, Васька, скидай портки, сигай в воду, маячь!
Ванька и Васька, полуголые, прыгали в воду и «маячили», т. е. измеряли глубину, подавая, в особенности ночью, результаты своего своеобразного промера так:
— Василь Иваныч, — кричит, например, Васька — здеся по колено!
— Иди к правому берегу!
Через некоторое время:
— Василь Иваныч, здеся по пол-ляжки!
— Иди еще!
Наконец, раздается желательное:
— Василь Иваныч, здеся по брюхо!
— Стой там, подавай голос!
Точно так же выставлялся и живой маяк Ванька. По их голосам «Неожиданный» и перебирался малым ходом, вернее сказать, перетирался через перекат.
Весной Сура разливается, поднимаясь выше своего летнего уровня метров на 8–9, и заливает берега. Теперь не помню, в 1882 или в 1883 г., сбившись с фарватера, «Неожиданный» сел на мель на залитом берегу; сняться с мели Василь Иваныч не поспел или не сумел (как говорили, его судоводительское образование состояло в том, что он раньше был ямщиком на тракте Порецкое — Промзино, пролегающем по берегу Суры, и перешел служить на пароход, потому что «к буфету ближе»). Вода быстро спала, и пароход весь год до следующей весны простоял в чьем-то огороде.
Замечательно, что в 1880 г. один из пароходов Аральской (военной) флотилии во время разлива Аму-Дарьи также сел на мель в нескольких стах саженях от берега, не успел вовремя сняться с мели и два года простоял на берегу. Но его командир, в чине капитана 2-го ранга, был искуснее Василь Иваныча, которого К. Н. Попов опять прогнал в ямщики. При посадке на мель аральского парохода был отдан якорь и, как полагалось, поднят гюйс, так что пароход стоял «на якоре» «под вымпелом», т. е. как бы «в морской кампании». На нем каждое утро с обычной церемонией поднимали в 8 часов флаг и гюйс, на нем велся по форме вахтенный журнал, в который вписывалось все, что полагается, т. е. на левую страницу — метеорологические наблюдения, а на правую — текущие события корабельной жизни под заголовком: «Стоя на якоре близ кишлака Абдул-Чекмень, с полудня случаи». На пароходе производились все полагавшиеся «по якорному расписанию» учения, например, спуск и подъем гребных судов, обучение гребле (с одного борта по песку), пожарные и боевые тревоги, артиллерийские учения, изредка с пальбой в цель из орудий, салюты и расцвечивание флагами по царским дням и т. д., а главное, всем шло «морское довольствие по положению».
Такое плавание «по суху, яко по морю» продолжалось более двух лет, пока из Петербурга не нагрянуло какое-то «начальствующее лицо», возбудившее против командира и офицеров «судное дело». Насколько помню, постановка на мель была отнесена «к неизбежным случайностям»; в остальном же командир отговаривался тем, что на Аму-Дарье бывают совершенно неожиданные паводки, и он держал вверенный ему пароход в постоянной готовности при первом паводке сняться с мели, служба на пароходе протекала во всем согласно «Морскому уставу» и довольствие производилось во всем согласно «Уставу счетному». Состава преступления суд не нашел, все были оправданы, и дело производством прекращено.
На Волге в 1870–1880 годах
С началом Крымской войны отец был вновь призван на военную службу и определен во вторую легкую батарею 13-й артиллерийской бригады, на вакансию, оставшуюся свободной после Л. Н. Толстого, переведенного в другую бригаду.
Л. Н. Толстой хотел уже тогда извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: «Ну к чему такие слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, просто, значит, бессмыслицу говоришь, ну и скажи, например, «елки тебе палки», «эх, ты, едондер пуп», «эх, ты, ерфиндер» и т. п.
Солдаты поняли это по-своему:
— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матерщинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь.
Школьные годы
Приказом по флоту от 1 января 1900 г. я был назначен заведовать Опытовым бассейном.
Приняв бассейн, я увидел в нем малую подводную лодку. Старший помощник мой доложил мне, что это лодка пензенского помещика Пукалова, стоит в бассейне уже более трех лет по приказанию командира С.-Петербургского порта якобы для испытания; за эти три с лишним года никаких испытаний не производится, а изобретатель приходит только каждое 20-е число и получает по 500 руб. жалования согласно договору.
Написал я рапорт командиру порта и предложил договор с Пукаловым расторгнуть, лодку убрать в порт, что и было через несколько дней сделано.
Затем собрал я сведения, кто такой Пукалов. Оказалось — отставной артиллерийский офицер, товарищ по Артиллерийской академии с министром путей сообщения Кривошеиным, пензенский помещик, имение его близ Рузаевки.
В то время строилась Московско-Казанская железная дорога. Пассажирские поезда ходили до Сасова, а от Сасова до Рузаевки ходили рабочие поезда. Расстояние Сасово — Рузаевка верст 300.
Пошел Пукалов к Кривошеину и просит его дать разрешение на проезд рабочим поездом. Кривошеин и дал ему бумажку такого содержания:
«Прошу оказать содействие моему товарищу Пукалову к проезду от Сасова до Рузаевки.
Кривошеин.
Его превосходительству Н. К. Мекку. 15. X. 1890 г.»
Приезжает Пукалов в Рязань, на вокзале его встречает Мекк, строитель дороги и пр., все в мундирах, экстренный поезд, к которому прицеплен салон-вагон и вагон-ресторан, — одним словом, его приняли за товарища министра; он это сразу смекнул и доехал до Рузаевки за товарища министра.
В 1902 г., заведуя бассейном, сижу я раз в своем кабинете и что-то считаю. Докладывают, что меня желает видеть капитан 2-го ранга Колбасьев.
— Проси.
Входит в мой кабинет:
— Я к вам с приказанием от начальника Главного морского штаба.
Я встал.
— Начальник штаба приказал поместить в бассейн мою подводную лодку, держать ее совершенно секретно. Сколько постов часовых вам надо?
— Женька, перестань ломать дурака; никаких постов мне не надо, поставлю твою лодку вдоль стены, устрою кругом нее забор из теса, сверху закрою брезентом, скажи, что тебе надо…
— Видишь ли, моя лодка особенная, разборная, из шести отсеков, каждый из которых в отдельности можно грузить на верблюда и перевезти в Персидский залив, там собрать; все это совершенно скрытно.
Привез он свою посудину из шести отсеков, длиною метра по два. Поместил я его лодку в бассейн, зашил ее кругом досками. Спрашивает он меня как-то:
— Как ты думаешь, выдержит эта лодка погружение на 100 футов?
— Нет, не выдержит.
— А сколько выдержит?
— Футов шесть.
— Что же надо делать, чтобы выдержала хоть 60 футов?
— Надо подкреплять.
Стал он ее подкреплять и надоедать мне и Бубнову с расчетами подкрепления. Тогда я ему говорю:
— Возьми бумагу и запиши, как рассчитывать балку, стойку, распорку и пр. Теперь считай сам, ни к кому не приставай.
Стал он сам считать.
— Я должен тебя предупредить, через неделю в воскресенье приедет в бассейн отец Иоанн Кронштадтский святить лодку. Отслужит молебен, назовет ее «Матрос Кошка». Надень вицмундир, приедет Дубасов, разное начальство, скажи служащим, что могут быть на молебне, но должны надеть праздничное платье.
— Что же, святи лодку: по Ньютону, вездесущие божие сопротивления движению тел не оказывают.
Через неделю приехал отец Иоанн, отслужил молебен, освятил лодку, освятил воду в бассейне, было всякое начальство.
Подсчитал Колбасьев подкрепление на 60 фут. Оказалось, что лодка тонет; решил он обшить ее слоем пробки толщиною фута в два. Стал вырабатывать пробку, склеивая ее из множества слоев особым клеем.
— Ведь знаешь, эта пробка представит броню. Я стану за половиной отсека — стреляй в меня из винтовки.
— Хоть ты и дурак, но я в каторгу идти не хочу. Пойдем рядом в научно-техническую лабораторию, поставим твой отсек, за ним 2-дюймовую доску и будем стрелять. Я говорю, что пуля пробьет пробку, стальную обшивку и доску. Давай держать пари: если пробьет, то ты поставишь к завтраку шесть дюжин твоих устриц, три бутылки белого. Если не пробьет, — плачу я.
— Идет.
Пуля пробила пробку, сталь, доску, и увидел Колбасьев, что пробка — не броня. Попутался он еще месяца два и увез лодку в Севастополь.
Прошло шесть лет.
1 января 1908 г. я был назначен на пост Главного инспектора кораблестроения, а в сентябре месяце — исполняющим должность председателя Морского технического комитета.
По этой должности стал я знакомиться с секретными делами. Смотрю: «Дело Колбасьева».
Читаю письмо его к адмиралу Дубасову, бывшему председателем Технического комитета, начинающееся так: «Дорогой Федор Васильевич, вот уже месяц, что я работаю в бассейне. От Крылова и Бубнова я все перенял и теперь свободно делаю всякие расчеты…»
Затем ряд других писем и, наконец: «Дорогой Федор Васильевич, издержался я на лодку; оказалось, что она мне обошлась 50 000 руб., будьте добры, похлопочите мне такое возмещение моих расходов» (а красная цена лодки тысячи три). Затем в конце расписка: «Талон к ассигновке 50 000 руб. получил. Е. Колбасьев».
Пришлось мне в 1907 г. быть в Севастополе. Лодка Колбасьева стояла на якоре и швартовых у его устричного завода и служила пристанью для шлюпок; никуда она никогда не ходила и на верблюдах в Персидский залив ее не возили.
О двух самых «умных» подводниках
Как раз во время японской войны адмирал Вирениус был и. д. начальника морского штаба, Рожественский был в плавании, а Вирениус исполнял его должность. Является к нему австрийский инженер — как он сам себя называл, обер-инженер Глас, — и говорит:
— Я от вас денег не потребую… Имею я проект подводной лодки, который хочу осуществить.
Подает чертежик, на котором что-то набросано.
— Если вы эту лодку построите, — говорит он, — и доставите во Владивосток, я на ней поеду и взорву броненосец «Микадо», а за это вы мне уплатите 200 000 рублей. Если другой броненосец взорву, уплатите 100 000 рублей. А пока что я хочу только, чтобы вы осуществили эту лодку. Пока она строится, положите мне какое-нибудь жалованье, ну, на первое время тысячи три будете мне платить… Вирениус сказал:
— Напишите ему ассигновку на 6000 рублей, а проект доложим генерал-адмиралу.
Глас шесть тысяч получил, свой эскизик передал, заключили договор. Доложил Вирениус управляющему министерством адмиралу Авелану, затем генерал-адмиралу Алексею Александровичу. Тот посмотрел, спросил:
— Тут одна мина будет висеть? Я бы желал, чтобы две было.
Глас готов: две так две.
Лодка была совершенно дурацкая: профиль вроде этакого автомобиля. Глас сидел так, что немного выдавался корпусом над водой, закрытый стеклом, и должен был ногами работать. А ходу эта история должна была давать, может быть, один узел… Была эта лодка построена и отправлена для испытаний в Черное море.
Министром был уже Бирилев. Надлежало произвести испытания. Командир корабля, которому это было поручено, должен был проследить, чтобы Глас по условию прошел до Балаклавы и вернулся обратно в течение 3 часов. Командир говорит:
— Эта посудина только от корабля отойдет — потонет, я таких испытаний допустить не могу.
Доложили Бирилеву. Бирилев тоже говорит:
— Черт знает что, куда это годится. Никаких испытаний не делать. Сказать, чтобы Глас уезжал.
А по контракту следовало, что если первая лодка будет неудачной, русское правительство должно построить вторую лодку и вторую лодку испытать. Если и она будет неудачной, тогда договор сам собой исчерпывается.
В контракте было дальше упомянуто, что если выйдут какие-нибудь недоразумения, то разбираться дело будет в австрийском суде, в Австрии.
Проходит порядочное время после приказа Бирилева прекратить испытания. Россия заем делает, который за границей размещается.
Я тогда заведовал Опытовым бассейном. Получаю повестку — министр требует меня к себе.
Оказывается, посол наш из Австрии телеграфирует, что на всю сумму, вырученную по займу, около полутора миллионов рублей, наложен арест по протесту инженера Гласа. Дескать, по контракту должны были построить две лодки, построили одну, второй не построили, а Глас на этом деле потерпел ущерб, потому что он мог взорвать броненосец и получить 200 000 рублей. Он требует свое вознаграждение, и австрийский суд должен будет это дело решать. Министр говорит:
— Вы мне это дело разберите. Я вызывал и генералов и адмиралов, они чепуху говорят, вы мне это дело выясните.
— Нужна комиссия.
— Кого вы хотите в комиссию?
Я говорю: вот таких-то…
Сроку было примерно 12 дней до того, как австрийский суд начнет это дело разбирать. Получили мы в копиях все документы, а между ними такие клочки бумажки, на которых написано: «Адмиралу Вирениусу; прошу уплатить столько-то тысяч, скажем 8000, в уплату Балтийскому заводу за такие-то работы». Резолюция адмирала: «Уплатить». Другой раз 6 тысяч просит. Резолюция: «Отпустить».
Бирилеву показываю: смотрите, как и что. Бирилев выразился (он всегда выражался очень энергично), а я ему дальше объясняю, что уплата этих тысяч показывает, что между договорившимися сторонами существовало полное согласие и взаимное доверие, а коли так, то по австрийским законам гражданское дело между ними должно разбираться по словесным свидетельским показаниям, без документов. И вот они требуют, чтобы явились в суд генерал-адмирал Алексей Александрович, управляющий министерством Авелан, Вирениус и дали бы свидетельские показания… Дело дрянь…
Бирилев сказал:
— Денег я ему платить не хочу. Надо будет с ним как-нибудь мириться.
Счастье наше, что Глас был фанатиком своей идеи, полусумасшедшим, а не то, что мошенником. Но за ним стояли мошенники и адвокаты, которые, вероятно, в скорости сюда и приедут. А тут еще праздник приближается — 17 октября. Надо ему немедленно всучить деньги и получить наш контракт обратно.
— Сколько вы, Алексей Алексеевич, разрешите израсходовать? — спрашиваю я.
— Возьмите, говорит, двадцать пять тысяч…
Встретился я с Гласом и говорю ему:
— Вот что, лодку вашу мы осуществили, построили по вашему чертежику; чем нам судиться, мы вам дадим эту лодку, довезем ее до австрийской станции, заплатим пошлину, и вы тогда можете другим государствам показывать готовую лодку, а не только чертежик, как у нас.
— Отлично, — говорит, — я согласен.
— Сколько вам дать еще деньгами, за беспокойство?
— Дайте, — говорит, — три тысячи. Но я хочу, чтобы меня принял адмирал Бирилев и засвидетельствовал, что я действовал во всем добросовестно.
Звоню по телефону адмиралу; прошу принять Гласа немедленно.
Это было 16 октября.
Принял Бирилев этого Гласа, сказал ему речь на английском языке. Затем я тотчас вынул деньги — три тысячи, всучил ему, от него контракт получил, и дело было кончено.
Подводная лодка обер-инженера Гласа URL записи
@темы:
археология,
ссылки,
цитаты,
люди